Пучина - Страница 9

Анна Устиновна. Да, да! Уж так нужны деньги, так нужны!

Кисельников. Маменька, вы пишете, что нужно-то? Я вас просил записывать, а при первых деньгах мы все это и исполним.

Анна Устиновна. Записано, Кирюша. (Вынимает бумажку и читает.) «Во-первых, за квартиру не заплачено за два месяца по шести рублей, да хорошо бы заплатить за полгода вперед. Во-вторых, чаю, сахару и свеч сальных хоть на месяц запасти. В-третьих, купить в эту комнату недорогой диванчик. В-четвертых, в лавочку пятнадцать рублей шестьдесят одна копейка, – очень лавочник пристает. В-пятых, фрачную пару…» Уж тебе без этого обойтись никак нельзя. «И в-шестых, ситчику Лизаньке на платье…» Ей уж тринадцатый год, стыдиться начинает лохмотьев-то. Вот что нужно-то. А пуще всего за квартиру да еще детям на леченье. Денег-то у меня, Кирюша, немного осталось.

Кисельников. Из чего остаться-то. Три недели тому назад я вам дал пять целковых.

Анна Устиновна. Немножко-то есть, – два двугривенных, да пятиалтынный, да что-то медными. А все ладонь чешется, все ладонь чешется, – надо быть, к деньгам.

Кисельников. Завтра утром к тестю заеду. Не отдаст честью, просто за ворот возьму.

Анна Устиновна. Ну, где тебе! Ты лучше попроси хорошенько. Взять бы с него, что придется, да и развязаться с ним. Много тебе писать-то?

Кисельников. Всю ночь пропишешь. Да ведь это не свое дело, это за деньги. Слава Богу, что еще дают работу; вон сколько набрал ее, рублей на шесть.

Анна Устиновна. Никак кто-то калиткой стукнул? Не слыхал ты?

Кисельников. Кто-то стукнул. Кому ж бы это?

Анна Устиновна (заглянув в дверь). Тесть твой, тесть. Тереби его хорошенько! Я уйду.

Кисельников. Прежде я с ним все лаской, а теперь грубить стану; право, маменька, грубить стану.

Анна Устиновна уходит. Входит Боровцов, бедно одетый, и Переярков.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Кисельников, Боровцов и Переярков.

Боровцов. Помешали, что ль, тебе?

Кисельников. Нет, ничего. Всего дела не переделаешь. Мне всю ночь-то писать, так уж полчаса куда ни шло. Что хорошенького скажете?

Боровцов (садясь). Дай присесть-то, потом и разговаривать начнем.

Переярков. Надо тебе будет одну бумажку подписать.

Кисельников. Что вы мне всё носите бумаги подписывать; а деньги-то когда же? Хоть что-нибудь дайте!

Боровцов. Что теперь с меня взять? В упадок пришел, – я теперь, брат, невинно-упадший, хоть в работники к тебе, так в ту ж пору.

Кисельников. Да что ж вы, папенька, со мной делаете! Ведь мы – нищие совсем.

Боровцов. Что ж, брат, делать-то? И я нищий, – Божья воля. Ведь я не злостный, не умышленный, а несостоятельный, несчастный, невинно-упадший.

Кисельников. Кто вас несчастным-то признал, – подставные кредиторы, которым вы дутых векселей надавали. Что у вас за несчастие! Ни пожара, ни пропажи не было. Зажали деньги-то, папенька. Пожалейте хоть внучат-то, вон они больные лежат.

Боровцов. Тише ты, тише! Нешто так говорят со старшими? А ты по заповедям живи, старших-то почитай.

Кисельников. Ведь мне с детьми-то по миру приходится идти!

Боровцов. Все под Богом ходим. Я тебе помогал в твоей бедности, пока я был в силах.

Кисельников. Вы меня приданым обманули, ничего денег не дали; ну, да уж я этого не ищу; а мои-то где, мои собственные? Дом-то где?

Боровцов. Что ты кричишь-то! Ведь я не взаймы у тебя брал, векселя тебе не давал, а расписку; ты мне на оборот дал, разжиться захотел. А оборот – дело обоюдное: либо наживешь, либо проживешь. Вот мы и прожили; с кого ж теперь искать? Ищи на тех, за кем твои деньги пропали. А что дом захряс в залогах, я чем виноват? Твоя была воля отдавать. Подряд все одно, что лотерея, – на счастье пускается.

Кисельников. Папенька, отец-благодетель! У вас деньги есть, – вы припрятали, много припрятали, – не дайте нам умереть с голоду.

Боровцов. Да что говорить! Деньги есть, как без денег жить, я не дурак.

Кисельников. Вот вы сами говорите, что у вас деньги остались. Вот сейчас, папенька, сказали, ведь вы сами сказали. А у меня нет, ей-богу, ничего нет.

Боровцов. Да хоть и остались, все-таки я тебе не дам; надо же нам со старухой как-нибудь век доживать. На нужду, коли уж тебе невмочь, да забежишь ты ко мне – ну, когда откажу, а когда и не откажу совсем-то, а умрем – все ваше останется. Из вещей что-нибудь дадим; вот фортепьянишки есть старенькие; нам теперь, при нашем несчастии, держать их не пристало.

Переярков. Да что вы за разговоры завели! За делом пришли, а не разговоры разводить; мне время-то дорого, у меня другие конкурсы есть. (Смотрит на часы.) Вона, десятый час! Вот предложите зятю-то, коли в нем человеческие чувства есть, пусть подпишет эту бумагу-то.

Боровцов. Есть в тебе чувство, Кирила? Говори.

Переярков. Заплачь! Что ж ты не плачешь! Твое теперь дело такое, сиротское. Ведь перед другими же кредиторами будешь плакать. Придется и в ноги кланяться.

Боровцов. Заплачу, право заплачу. (Со слезами.) Кирюша! Отец я тебе или нет? Благодетель я тебе был?

Кисельников. Да что вы, папенька?

Боровцов (подает ему бумагу). Читай бумагу!

Кисельников (читает). «Я, нижеподписавшийся, будучи убежден вполне обстоятельствами дела, что несостоятельность бывшего купца, а ныне мещанина Пуда Кузьмича сына Боровцова произошла от разных несчастных случаев и от неплатежа и корыстной злонамеренности его должников, – зная его всегдашнюю честность, преклонные лета и затруднительное болезненное состояние и удручение от трудов и семейства…»